‒ мы одновременно придвинулись ближе к столу.
«Она очень интересная, ‒ подумала я. – много наработанного: осанка, щедрая материнская улыбка, в глазах такой светлый интерес. И тут же – колкая, жесты почти мужские, голос для команд, а не для просьб.
‒ Давай на «ты», ‒ предложила Шевцова. Де-факто – скомандовала.
‒ Хорошо. Зачем тебе это нужно? – повторила я. – Ведь, насколько я помню, была следственная комиссия. Об этом много писали. Может, даже слишком много. Почему?
Шевцова отпила кофе (американо плюс миндальное молоко, без сахара).
‒ Лена. Ты прекрасно знаешь, что следственная комиссия добилась только амнистии и была распущена. Что написанного много – но по сути сказано мало. И что это до сих пор одна из главных болевых точек и для страны в целом, и для любого, абсолютно любого россиянина. – Шевцова говорила резко, жестко и так же, как и в телевизоре, выделяла все ключевые слова руками, снова и снова разрубая воздух между нами на части. – Мы три года бились за этот проект и сейчас наконец получили под него финансирование. Нашли место, выстроили инфраструктуру, почти укомплектовали команду. Но нам нужно еще несколько человек.
‒ Это интересное предложение, ‒ я старалась осторожно подбирать слова. ‒ Очень интересное. И мне небезразлична эта тема. Поэтому… я бы подумала.
‒ Отлично, ‒ кивнула Шевцова, ‒ думай.
‒ Сейчас?
‒ Почему нет?
Уже не стесняясь, я продолжаю рассматривать свою собеседницу. За такими женщинами интересно наблюдать. Там внутри – все: и гордость, и гордыня, и страх оказаться неправой, и паническая боязнь ошибки и потери лица. Она держится так, словно на самом деле все наоборот, словно я у нее на приеме – у врача, у серьезного страшного врача, который мягко улыбается и не говорит вслух слово «онкология». Я затянула паузу, а она не торопила, как будто для нее время не шло дальше.
‒ Почему такая спешка?
‒ Мы работаем на восемнадцатый год, двадцатипятилетнюю годовщину. Это три с половиной года – уже мало. А исследовательскую часть, мы посчитали, надо закончить не позже марта 2017. Отсюда – два года работы. Ты как ученый должна понимать, что это вообще не срок, что тут даже времени на разгон не будет, надо стартовать с места в карьер на полных оборотах, и…
‒ А где и как все это вообще будет происходить?
Тут Шевцова заметно сбавила обороты.
‒ Ну… ‒ снова улыбнулась она, ‒ мы подготовили рабочий спейс для всей команды в Софино, новом высокотехнологичном исследовательском поселке в Подмосковье. Там будет все, что вам нужно, туда перевезен архив, все подборки прессы, там рабочие кабинеты, умные компьютеры, базы данных, инфраструктура работает как часы…
‒ То есть мы будем каждый день приезжать в Софьино, в Подмосковье, чтобы…
‒ Софино, ‒ мягко перебила меня Шевцова, ‒ без мягкого знака. Не волнуйся, ездить никуда не нужно, вы будете там жить.
И снова – интонация, как у врача, который сообщает неприятные новости. Тихо, мерно.
Пока Шевцова рассказывала, я старалась смотреть на окно у нее за спиной и на большой открытый мир, от которого она уже сейчас начинала меня отгораживать.
Ее проект был похож на антиутопию. В легкой, разбавленной картинками красивой жизни форме – но антиутопию. Потому что к высокотехнологичному исследовательскому поселку с идеально разработанной инфраструктурой прилагался ряд едва ли привлекательных условий. Например, ограниченный доступ к внешнему миру, к новостям. Ограниченные контакты с людьми вне проекта. И, например, контракт на два года – два года полноценной, важной жизни, которая за стенами Юлиной шарашки могла и наверняка бы изменилась за этот срок.
‒ А что случится через два года, когда мы вернемся? – спросила я. Мы ведь все оставляем не только семьи, но банально – даже работу. Что дальше?
‒ Мы работаем с вашими университетами, редакциями, НИИ, со всеми. Они законодательно будут обязаны принять вас назад на должность не ниже той, что вы занимаете сейчас, ‒ Шевцова снова начала говорить, как в телевизоре. ‒ Пойми, Лена – это не просто частный проект, это не активистская инициатива. Это не имеющая аналогов программа по работе с культурной памятью и ревизии национального исторического нарратива, которая финансируется и поддерживается государством. Вы не потеряете ничего за эти два года. Вы выполните огромную задачу, важнее которой сегодня в этой стране нет. И вернетесь в свою прежнюю жизнь именно с этим – а не так, как будто вы два года, не знаю, там, дауншифтили, и потом захотели все назад.
белый дом локус памяти я ей не доверяю совершить научный прорыв гетероглоссия интересно это все в принципе возможно с другой стороны наконец проверить не в classroome а что мне терять лекцию недочитала про герман а там еще пора эссе задавать тысяча девятьсот дискурс девяносто третий белый дом расстрел руцкой языки пламени чьи-то фотографии а где бы была я женя тогда спрашивал а где бы была ты женя женька он же тоже все время пишет про память интересно тоже ли он диахрония
‒ Я не могу принять решение сейчас, ‒ сказала я. – Мне нужно время.
Шевцова вздохнула.
‒ Мне говорили, что ты фигура непростая и что с тобой сложно.
Это было не слишком приятно слышать, но я просто пожала плечами.
‒ Если говорили – значит, так и есть. Но решить сейчас я не могу.
